Особенно сильно это ударило по фармацевтике: она была поставлена перед необходимостью функционировать в новых, рыночных условиях. Главной целью фармкомпаний должно было стать извлечение прибыли из уже разрешенных к продаже препаратов. А вкладывать деньги в отечественные инновационные разработки было просто некому.
В это время на Западе продолжалось развитие доказательной медицины и фармацевтики. Темпы их развития подстегивали как прорывы в фундаментальной науке, так и технологические усовершенствования в сфере биотехнологий. Это стало возможным благодаря тому, что на протяжении многих лет там целенаправленно тратились миллиарды долларов и на развитие фундаментальной науки, и на создание венчурной экосистемы для фармацевтических стартапов – то есть экосистемы частных фондов, готовых вкладывать деньги в коммерциализацию научных разработок, вырастающих, в свою очередь, из грантов National Institutes of Health (NIH).
В России же ничего подобного по масштабам и по качеству не было: даже если хоть какие-то научные разработки и теплились в пустующих коридорах НИИ, то ни инструментов их «трансляции» во что-то прикладное для последующей коммерциализации, ни квалифицированных кадров для этого в стране просто не было. Как не было и такого важного звена для стимулирования биотехнологических инноваций и поддержки фармстартапов, как частные венчурные фонды, которые были бы готовы инвестировать в эту высокорисковую отрасль и конкурировать между собой за перспективные разработки. К слову, забегая вперед, вынужден признать, что даже сегодня ситуация с венчурными фондами для фармразработок хоть и лучше, чем в 1990-е или даже 2000-е, но не кардинально: те фонды, что есть в России сегодня, увы, можно пересчитать по пальцам одной руки, и многие из них «частные» весьма условно.
В конце 2000-х, в самый разгар президентского срока Дмитрия Медведева, правительство обратило внимание на сложившуюся ситуацию и решило попробовать наскоком переломать ситуацию: появилась идея создать собственную Кремниевую долину, которая должна была обеспечить развитие инновационных разработок в самых разных областях, в том числе в биотехе. В результате, в марте 2010 года был учреждён Фонд «Сколково», а уже в сентябре Президент подписал закон «Об инновационном центре «Сколково». Команда Фонда начала активно искать первых резидентов, обещая гранты, налоговые льготы и «венчурный подход» с минимумом бюрократии.
Сотрудники «Сколково», ответственные за привлечение в Фонд перспективных резидентов, были наслышаны о разработках моего отца, Владислава Дейгина, доктора биологических наук, профессора Института биоорганической химии им. М.М. Шемякина и Ю.А. Овчинникова РАН, и предложили ему сотрудничество. В результате, на базе ИБХ РАН и была создана компания «Фарма Био».
Пептидные инновации
Заниматься разработкой медицинских препаратов мой отец начал ещё в 1980-х годах, когда Военно-медицинская Академия СССР привлекла его к созданию нового средства для восстановления иммунитета у подводников, служащих на атомоходах. Тяжёлая работа в течение полугода рядом с ядерным реактором сильно истощает организм – по возвращении в порт многих подводников приходилось выносить с подлодки на носилках.
Идея специалистов из Медакадемии заключалась в поиске активных веществ, выделяемых тимусом (вилочковой железой) – органом, который играет важнейшую роль в иммунной системе, но с возрастом заметно атрофируется. Основной акцент в этом поиске был сделан на пептидных регуляторах – на тот момент мой отец был одним из ведущих специалистов по химии пептидов, то есть небольших цепочек аминокислот, фрагментов более крупных молекул белка, которые влияют на подавляющее большинство процессов в организме.
В результате этого сотрудничества был создан препарат «Тимоген» — пептидное лекарственное средство, которое в 1989 году успешно вышло на рынок и продается по сей день. И, кстати, в 1995 году зарубежные права на этот препарат были куплены американской компанией «Сайтран», что для отечественной фармацевтики было и остаётся большой редкостью: за всю её историю, по моим подсчетам, лишь пять отечественных лекарств были проданы за рубеж, причём два из них разработаны моим отцом.
Уже через год после вывода «Тимогена» на рынок, в 1990 году, отец основал кооператив, ставший, по сути, первым советским биотехнологическим стартапом – «Всесоюзный инженерный центр пептидных препаратов «Пептос», который довольно быстро вызвал интерес у зарубежных компаний. После продажи прав на «Тимоген», команда «Пептоса» не остановилась на достигнутом и вскоре вывела на клинические испытания уже следующее поколение пептидных регуляторов иммунной системы, в числе которых оказались «Тимодепрессин» (для лечения аутоиммунных заболеваний) и «Стемокин» (препарат для стимуляции кроветворения и иммунитета после воздействия химиотерапии и радиации).
В конце 1990-х отцу удалось привлечь канадского инвестора, и он начал активную работу по выводу разработанных препаратов на зарубежные рынки, особенно американский, который составляет почти 50% от мирового. Работа в России также не останавливалась: «Пептос» совместно с партнёром, компанией «Цитомед», занимался продажей «Тимогена». Часть от полученной выручки дала возможность провести необходимые клинические исследования и к концу 2000-х вывести препараты «Тимодепрессин» и «Стемокин» на российский рынок.
Поиск инвестора
Стоит отметить, что если в «маломолекулярной» фармацевтике российские инновации уже давно отстают от зарубежных, то пептидная компетенция в России по-прежнему находится на мировом уровне. Именно экспертиза команды моего отца помогла «Пептосу» добиться успеха. Перспективные исследования на базе лаборатории в ИБХ РАН не останавливались, и в 2008-2010 годах мы активно искали инвесторов под новые проекты, а также вели переговоры с «Роснано» и ещё парой крупных игроков фармацевтического рынка для привлечения финансирования под наши оригинальные разработки – на тот момент в нашем пайплайне было уже четыре препарата, готовых к новым клиническим исследованиям, и еще библиотека из 5-6 пептидов, готовых идти на доклинические испытания.
Планов было много: во-первых, провести клинические исследования по новым показаниям «Тимодепрессина» и «Стемокина», которые бы позволили расширить спектр их применения; во-вторых, необходимы были клинические исследования для двух новых разработок – препаратов «Опилонг» (для снижения алкогольной зависимости) и «Седатин» (для профилактики и лечения тревожных расстройств). Кроме того, появилась идея использования пептидов в борьбе с болезнью Альцгеймера – на это тоже требовались средства. Были также в нашей библиотеке и новые пептидные анальгетики, и пептидные антидепрессанты, и много еще чего весьма интересного.
Как раз в этот момент к нам и пришла команда из Фонда «Сколково». Они предложили сделать наши разработки основой одного из флагманских проектов биомедицинского кластера. Уже тогда упоминалась важность импортозамещения и предотвращения «утечки мозгов» — декларировалось, что, государство решило создать максимально благоприятные условия для того, чтобы отечественные инновации больше не уходили за рубеж. Перед предложенными условиями трудно было устоять: западный венчурный подход, минимум бюрократии, а также поддержка не только на стадии разработок, но и на стадии коммерциализации. Причем деньги предлагались грантовые, прямо как в NIH.
Главный посыл был такой: зачем вам сейчас, на таких ранних стадиях, отдавать львиную долю проекта стороннему инвестору, когда грантовые средства могут позволить пройти самый рисковый этап валидации ваших молекул? Это действительно звучало очень привлекательно, ведь каждый успешно пройденный этап коммерциализации новой молекулы (например, доклинические испытания, первая фаза клинических) существенно – в разы! – снижал риски для внешнего инвестора, которого мы должны были привлечь в случае подписания соглашения с Фондом. Такой подход позволил бы нам повысить капитализацию проекта и таким образом уменьшить ту долю, которую необходимо будет отдать за вложенные инвестором средства.
.gif)
Так, по инициативе Фонда, и была создана наша компания «Фарма Био», которая в 2011 году вошла в число первых 16 резидентов «Сколково» в России. Генеральным директором стал мой отец, я занял пост исполнительного директора. Мы пригласили специалистов, а обязательства по выплате зарплат сотрудникам на весь трёхлетний период нашего проекта «Синтетические пептидные препараты» взял на себя Фонд.
«Работайте спокойно»
Наша главная задача заключалась в том, чтобы разрабатывать и внедрять в медицинскую практику инновационные российские разработки в области иммуно- и нейрорегуляции, создавать инновационные методы терапии и профилактики болезни Альцгеймера. Иными словами, мы сосредоточились на создании нового поколения оригинальных пептидных лекарственных для лечения широкого спектра социально-значимых заболеваний.
За годы, предшествовавшие проекту со «Сколково», мы уже привлекли на разработку наших препаратов более $12 млн. Грант изначально был одобрен на 675 млн рублей, итоговая же выделенная сумма по трем траншам (из четырёх предполагавшихся) составила 541 млн рублей. Для получения гранта необходимо было предоставить новой компании «Фарма Био», целенаправленно созданной под сколковский проект, все необходимые интеллектуальные права на наши препараты, а также привлечь дополнительные инвестиции от стороннего инвестора. Нам удалось это сделать – средства вложил наш давний канадский партнёр. Работа началась.
.gif)
Первичная схема нашего взаимодействия с Фондом была такая: сначала были определены цели грантового соглашения, на которые фонд выделял деньги. Затем мы уже как «Фарма Био» направили в Фонд предварительный план работ и исследований, необходимых для их достижения. На его основе были сформированы расходная смета и календарный план с опорными точками (milestones) по каждому этапу – они оформлялись в виде приложений к соглашению о предоставлении гранта и подписывались обеими сторонами. Следующий транш мы могли получить только в случае полного и успешного выполнения всех заявленных «точек».
Это условие в силу специфики фармацевтических исследований было сопряжено с определёнными рисками, поэтому мы заранее договорились с Фондом, что в календарный план будет включён только минимальный набор мероприятий, длительность которых можно наиболее точно предсказать. Разумеется, помимо оговорённого в календарном плане минимума, для достижения целей проекта нам надо было выполнять множество и других, оставленных за скобками календарного плана, работ – например, проводить промежуточные или дополнительные исследования наших препаратов, синтезировать наши препараты, проводить патентный поиск и т.п.
Сам процесс получения гранта получился довольно сумбурным, возможно, потому, что «Сколково» создавалось в авральном режиме – за лето и осень 2010 года. За это сумасшедшее время мы подготовили более десятка различных вариантов всех требуемых для рассмотрения проекта бумаг (дорожные карты проекты, сметы, презентации и т.д.), так как наши коллеги из «Сколково» несколько раз видоизменяли проект – количество препаратов варьировалось от 4 до 7, пока мы, наконец, не зафиксировали пять. Документация готовилась сотрудниками Фонда буквально «на коленке» — нас уверяли, что «кошмарить» потом никто не будет, главное, чтобы мы хорошо работали и выполняли цели гранта. Впоследствии мы за это и поплатимся – все размытые формулировки новые юристы и аудиторы «Сколково» будут трактовать исключительно против нас. Но поначалу совместная работа шла просто отлично: бюрократии только ради бюрократии почти не было, все были ориентированы на достижение реальных результатов, царило взаимопонимание – большая редкость при работе с инвестором, тем более государственным. Установка Фонда была: «Работайте спокойно, делайте своё дело, а во всём остальном мы вам поможем».
Лучший проект «Сколково»
До 2014 года команда «Сколково» представляла нас в числе лучших проектов биомедицинского кластера, знакомила с потенциальными партнёрами, организовывала участие нашей команды в ключевых конференциях по всему миру, в том числе в Лондоне, Вашингтоне, Чикаго. Уже в 2012 году мы праздновали первую большую победу – «Фарма Био», первая из сколковских резидентов, подписала лицензионное соглашение с одним из лидеров российского и европейского фармацевтического рынка, компанией «Берлин Хеми/А.Менарини».
Мы передали ей эксклюзивные права на продажу и продвижение препарата «Тимодепрессин» на территории России и СНГ, а также приоритетные права на коммерциализацию будущих разработок. В официальном пресс-релизе, который выпустила пресс-служба «Сколково», говорилось, что тогдашний генеральный директор технопарка «Сколково» Сергей Курилов «высоко оценил достигнутое соглашение, отметив, что «активность Фарма Био» в работе с фондом и технопарком сыграла существенную роль в этом успехе стартапа».
На «Открытых инновациях – 2012» отец рассказывал о проводимых нами исследованиях и о возможностях применения наших препаратов, в том числе и Д.А. Медведеву, а в 2013 году мы описывали свои успехи на ежегодной сколковской конференции Startup Village.
К маю 2013 года наша команда завершила 85% запланированных мероприятий. Так, в начале 2012 года стартовали клинические исследования двух наиболее продвинутых препаратов проекта по новым показаниям – «Стемокина» (для восстановления онкобольных после химиотерапии) и «Тимодепрессина» (для лечения ревматоидного артрита). К 2013 году мы успешно провели первые и начали вторые фазы клинических исследований двух других препаратов проекта – «Седатина» (для лечения тревожных состояний) и «Опилонга» (для лечения алкоголизма). Кроме того, мы получили положительные результаты экспериментальных работ по нашему уникальному препарату для лечения болезни Альцгеймера. Впереди оставался последний этап, где нам предстояло завершить все клинические и доклинические испытания препаратов проекта, и отработать технологию производства их субстанции и готовых форм. Но, увы, сбыться этим планам было не суждено.
Новая политика
Как известно, весной 2013 года в Фонде «Сколково» начались проверки – и со стороны Следственного комитета, и со стороны аудиторов Счётной палаты. Примерно в это же время там сменилось операционное руководство, а затем кардинально поменялась грантовая политика. Кроме того, уволились сотрудники Кластера биомедицинских технологий, курировавшие «Фарма Био». Таким образом, команду, которая звала нас в «Сколково» и обещала западную прогрессивность, сменили люди совершенно иной формации, которые ставили перед собой другие цели.
Изначально биотехнологический кластер нужен был для того, чтобы стимулировать развитие инновационной среды в этой сфере, поддерживать медицинские стартапы, помогать им коммерциализировать свои разработки. Для того, чтобы получить грант, компания-участник проекта должна была пройти независимую внешнюю экспертизу и получить утверждение в грантовом комитете. Только после этого со «Сколково» подписывалось соглашение с определением этапов, работы и затрат.
НИОКР-проекты на раннем этапе всегда очень подвижные, «живые»: что-то в них приходится менять по ходу работы. Чаще всего это касается одобренных ранее статей бюджета: например, если изначально запланированные испытания не дали ожидаемого эффекта, то стартап мог обратиться к Фонду, чтобы внести изменения в ранее утверждённый план проекта. Затем нужно было пройти процедуру одобрения, подписать дополнительное соглашение и только потом продолжить работу. Разумеется, любые средства, выданные государством, всегда проходят проверку на целевое расходование: внимание к любому гранту со стороны проверяющих высокое, отслеживается работа команды, проверяются отчёты и так далее.
Со «сменой власти» именно бумажная работа, отчётность, стала превалировать над возможностью менять что-либо на ходу в развивающихся проектах. По сути, было объявлено, что провозглашённая ранее антибюрократическая политика подошла к концу – теперь каждое действие и каждая трата резидентов будут сначала согласовываться документально, а затем тщательно проверяться. Причём новый подход коснулся не только новых соглашений между «Сколково» и компаниями, но и тех, что были заключены ранее. Начались проверки деятельности резидентов за все годы существования Фонда. Причем смену парадигмы Фонд не только не скрывал, но и открыто провозглашал. На собрании грантополучателей в Гиперкубе осенью 2013 год новая команда заявила, что правила игры поменялись: первоначальная цель «привлечь в Фонд как можно больше стартапов», обещая золотые горы и минимум бюрократии, утратила свою актуальность. Новые приоритеты заключались в тщательной проверке всех расходов за последние три года.
Также была изменена грантовая политика, в которую были добавлены новые положения о возвратности грантов в том случае, если Фонд сочтет расходы грантополучателя нецелевыми. До этого в правилах выдачи грантов было прописано, что грант не может быть истребован обратно ни при каких условиях, а в случае выявления нецелевых расходов, на их сумму уменьшалась следующая часть гранта или могло быть отказано в дальнейшем финансировании вообще. При этом срок давности классификации Фондом расходов как нецелевых в новых положениях грантовой политики не оговаривался – теоретически, теперь любой грант, выданный по новым правилам, мог быть истребован обратно хоть 10 лет спустя, в случае если любое последующее руководство Фонда сочтет его использование нецелевым. Изначальные положения грантовой политики, гарантирующие невозвратность грантоввыделенных средств, были призваны обезопасить грантополучателей именно от такой ситуации – когда одна «власть» грант выдает и подтверждает целевую природу его расходования, а потом приходит другая и толкует всё иначе.
На тот момент мы уже около полугода ждали выделения заключительного транша по проекту (113 млн. рублей) – об успешном окончании предыдущего этапа мы отрапортовали Фонду еще в мае 2013. И грозные слова о новых правилах нам какими-то особенными не показались – проверок мы не боялись, так как все наши действия были согласованы с биомедицинским кластером Фонда, а все наши финансовые расходы – с его финансовым департаментом. От последнего мы как раз на тот момент получили одобрение нашего майского финотчета, а от кластера пришла новость, что этот отчет (и проект в целом) успешно прошел очередную внешнюю экспертизу. Более того, в сентябре 2013 грантовый комитет Фонда одобрил выделение нам последней части гранта на заключительный этап проекта!
Правда, это решение было доведено до нас с существенными оговорками. «Сколково» обещало выплатить лишь половину ранее согласованной суммы, да и то при условии, что «Фарма Био» найдёт со-инвестиции на оставшуюся часть. Другим условием стало подписание допсоглашения с включением в него нового положения о возвратной природе грантов при нецелевом использовании. Всё это обосновывалось как раз новой грантовой политикой. Мы согласились и нашли соинвесторов (ими выступили крупные российские венчурные фонды), однако этой сделке так и не суждено было состояться.
Проверки
Вместо этого в октябре 2013 года к нам в офис приехали 5 аудиторов Фонда из недавно сформированного департамента внутреннего аудита. Мы не переживали по этому поводу, так как, по словам представителей Фонда, проверка была плановая. Она прошла «на ура»: проведя неделю у нас в офисе, аудиторы не выявили никаких критических нарушений, и через пару недель выдали нам положительный акт проверки, который мы с радостью подписали. После этого мы возобновили активную работу по подготовке венчурной сделки для получения последнего транша от «Сколково». Но, несмотря на выполнение новых условий, мы его так не получили.
После некоторого затишья в коммуникации с Фондом в начале ноября вдруг опять объявились его аудиторы. Почти месяц они терзали нас множеством разных запросов, порой заставляя разъяснять им какие-то научные стороны проекта или детально объяснять весь процесс разработки новых лекарств – от формирования биологических гипотез до регуляторных требований по доклиническим и клиническим исследованиям. Нам было очень странно видеть такой живой интерес аудиторов к специфике «драг девелопмента», особенно спустя несколько недель после получения от них положительного заключения по выездной проверке. Создавалось впечатление, что кто-то поставил им задачу обязательно найти какие-то зацепки.
С этой задачей они в итоге справились. Вскоре нас вызвали в Фонд и, не мелочась, объявили, что считают все наши исследования с 2011 по 2013 годы по двум из пяти препаратов проекта нецелевыми. Этими препаратами оказались «Тимодепрессин» и «Стемокин». Обоснование нецелевой природы их исследований нам показалось просто фантасмагоричным – отсутствие их в «календарном плане». Последний представлял из себя составленный в 2010 году список из 5-6 обязательных к выполнению, но ни в коем случае не единственно разрешенных, мероприятий проекта для каждого этапа. То есть являлся просто программой-минимум, дополнением к двум другим основным приложениям грантового соглашения – целям проекта и финансовой смете. Однако в новой трактовке аудиторов Фонда он превратился в исчерпывающий список разрешенных мероприятий.
Единственным вариантом, которое предложило «Сколково» для разрешения наших разногласий по трактовке календарного плана, было возвращение всей суммы, потраченной на нецелевые, с их точки зрения, исследования, в добровольном порядке. Она составляла 45 млн руб. Естественно, вернуть уже потраченные деньги у нас возможности не было, поэтому единственным выходом для нас оставалось доказывать правомочность их расходования в суде.
В мае 2014 года «Сколково» подало иск с требованием взыскать с компании «Фарма Био» указанную сумму по причине её нецелевого расходования. А в июне 2015 года Фонд решил открыть «второй фронт» и подал еще один иск по взысканию 23 млн. руб. отложенных расходов этапа № 3, несмотря на то, что в сентябре 2013 сам же Фонд одобрил эти расходы.
Эти судебные тяжбы продолжаются до сих пор.
Суть претензий
Злую шутку с нами сыграли, конечно, те самые «размытые формулировки», к которым ещё в самом начале работы нам обещали не придираться. Тем не менее, нам было, что ответить по каждому пункту претензий.
Что представлял из себя тот самый пресловутый «календарный план» в рамках нашего соглашения о гранте с Фондом? Все три года совместной работы с Фондом это был документ, трактовавшийся и нами и Фондом как минимальный (а не единственно возможный и полный) набор мероприятий, обязательных для исполнения. Без выполнения всех мероприятий прописанных для каждого этапа, этот этап не мог считаться завершенным, а значит не мог быть выдан и следующий транш. Поэтому изначально и мы, и Фонд включили в этот список только по 5-6 мероприятий на этап. И конечно же календарный план никогда не являлся исчерпывающим списком всех мероприятий, которые были разрешены для выполнения проекта. Это был всего лишь минимальный набор задач, обязательных к исполнению.
При этом мероприятий, необходимых для реализации всего проекта, были десятки. Отразить каждое из них в предварительном плане невозможно, да и не нужно – всё равно мероприятия всегда меняются по ходу научно-исследовательского процесса – возникают новые, отпадают ранее запланированные, и каждый раз останавливать проект, чтобы несколько недель согласовывать бюрократические подробности оформления бумаг было бы нецелесообразно и даже вредно. Ведь главное в проекте – достижение конечных целей при соблюдении финансовых обязательств, а не оформление бумажек. Поэтому на начальном этапе в план были включены только опорные точки проекта, и это было сделано в 2010 году целенаправленно и при полной поддержке Фонда. Если говорить о наших финансовых обязательствах, то они были соблюдены, поскольку все исследования выполнялись в соответствии с финансовой сметой каждого этапа: детальные отчеты по всем проведенным мероприятиям и всю первичную финансовую отчетность мы сдавали в Фонд после каждого этапа.
И кстати, для того, чтобы обосновать свои требования по взысканию средств, специалистам Фонда пришлось пойти на странные, с юридической точки зрения, шаги. Прежде всего, задним числом применить новые правила выдачи грантов, тогда как изначально, как я уже говорил, по правилам нашего грантового соглашения, средства не могли быть потребованы назад ни при каких обстоятельствах. И, наконец, объявить, что не финансовая смета, не цели проекта, а только календарный план является определяющим фактором по целевой или нецелевой природе понесенных расходов. То есть даже если расходы на клинические исследования были прописаны в смете и соответствовали целям проекта, то сам факт отсутствия в календарном плане превратил их в нецелевые.
Итоги
В свете последних событий наш канадский инвестор потребовал у нас выкупить его долю в проекте и зарёкся когда-либо ещё работать в России. Мы же сдаваться не планируем, так как уверены в своей правоте и знаем, что наши разработки очень перспективны и нужны российскому рынку.
Например, препарат для профилактики и лечения болезни Альцгеймера. На сегодняшний день это заболевание является неизлечимым, учёные по всему миру ищут способы его победить. Тем временем, наш коллектив российских, на минуточку, учёных под руководством моего отца разработал решение мирового уровня, которое уже почти готово для тестирования на людях! Не говоря уже о других разработках, исследования которых также пришлось свернуть. Мы выполнили 85% задуманного из сколковского проекта, но в фармацевтической отрасли незавершённость исследований обесценивает все прежние достижения. Пока нет финальных результатов клинических исследований, не может быть получено разрешение Минздрава на применение препарата на пациентах, и значит не могут быть достигнуты изначальные цели проекта.
Получается довольно печальная и абсурдная ситуация: из-за гипотетически «нецелевых» исследований на сумму в 45 миллионов рублей, «Сколково» было готово уничтожить весь проект, в который ранее само же уже вложило более 540 миллионов рублей, при том, что до его успешного завершения оставалось меньше года!
Из-за приостановления финансирования до заложенной в проект стадии коммерциализации (по плану мы должны были выйти на положительные денежные потоки в 2017 г.) мы так и не дошли. Сейчас мы регулярно общаемся с потенциальными инвесторами, интерес к нашим разработкам есть. Но все ждут, чем закончится конфликт со «Сколково»: никто не готов вкладываться в проблемный актив.
К сожалению, наша ситуация не уникальна. Всё происходящее – результат плачевного состояния экосистемы в целом, когда на рынке фактически отсутствуют частные инвесторы, готовые вкладываться в перспективные наукоемкие проекты. В результате, копании с надеждой смотрят на государственные «институты развития», несмотря на все возможные риски такого сотрудничества. В нашем случае получилось так, что одни чиновники обещали «поддерживать и развивать», а пришедшие им на смену решили «выявлять и наказывать».
Новую политику «Сколково» отлично иллюстрирует сайт арбитражного суда: в системе значится более трех десятков исков Фонда против своих резидентов. Более «эффективное» средство для развития инновационной экосистемы в нашей стране представить трудно. От него страдают все, в том числе и само «Сколково».
Даже если суды удовлетворят все иски Фонда против резидентов, разве Фонд получит какие-то преимущества, кроме, возможно, выполнения каких-то KPI по выявлению «врагов народа»? Стартап – по определению компания с отрицательным денежным потоком, так что максимум, чего добьётся истец, – банкротства предыдущих грантополучателей. Получается парадоксальная ситуация, когда государственный Фонд тратит деньги на то, чтобы уничтожить компании, которые сам же до этого создал на те же самые государственные деньги. Не говоря уже о том, что подобная политика в принципе подрывает доверие молодых предпринимателей к государственным институтам развития, а также попросту отпугивает потенциальных зарубежных инвесторов.
Могло ли быть всё по-другому?
Думаю, да. Если бы в 2013 году после проверок Счетной палаты и прокуратуры новому руководству Сколково была дана установка не трогать свои стартапы. Всё было бы гораздо лучше и для нас, и для самого «Сколково», да и для российской инновационной экосистемы. Выбранный Фондом подход опасен ещё тем, что он, фактически, лишает стартапы права на ошибку, важность которого отлично понимают на Западе. Если наказывать предпринимателей за каждый неверный шаг, то будет ли кто-то ещё готов рисковать, пытаться делать что-то прорывное и инновационное? Вряд ли.
Даже если бы мы действительно были неправы в трактовке календарного плана, всё что нужно было сделать «Сколково» для устранения этой ошибки – это подписать скорректированный вариант календарного плана в виде доп. соглашения. Фонд делал это неоднократно и с нами, и с другими резидентами и до, и после нашего случая. Ведь даже если мы и ошибались, считая наши исследования целевыми, то в конце концов, мы потратили эти деньги не на виллу в Майами, а на клинические исследования препаратов проекта. Проекта, чьей заявленной целью является внедрение этих же препаратов в клиническую практику по тем самым показаниям, по которым исследования и проводились. Если бы Фонд выбрал такой путь, то мы бы успешно завершили проект, и тысячи пациентов смогли получить доступ к новым способам лечения своих заболеваний. Но, увы, вместо этого команда «Сколково» решила придерживаться противоположной стратегии, поставив под удар все пять препаратов проекта.
Стоило ли нам еще в 2014 году объявить о банкротстве и заняться воплощением других идей, как советовали нам некоторые коллеги? Возможно, но ведь на кону стоит не только судьба компании и наших сотрудников, но и репутация моего отца, Владислава Дейгина, признанного во всем мире ученого, автора более 200 научных работ и более 80 патентов, зарегистрированных в 30 странах мира. Нам важно доказать, что все грантовые деньги были потрачены исключительно целевым образом, а также завершить исследования и вывести все разработанные лекарства на рынок, в первую очередь – на российский.
При этом какого-то сильного негатива или, тем более, ненависти к Фонду «Сколково» у нашей команды нет. Мы прекрасно понимаем, что это непостоянная и неоднородная структура, которая всё время меняется: «Сколково» образца 2011 года кардинально отличается от «Сколково» в 2016 году. В нашем «родном» биомедицинском кластере не осталось никого из тех людей, с которыми мы начинали наш путь в 2010 году. Тем не менее, и сейчас в «Сколково» трудятся отличные менеджеры, учёные и другие специалисты, которые делают много хороших и правильных вещей: организовывают научные конференции, поднимают важные регуляторные вопросы, поддерживают хорошие стартапы, которые занимаются интересными разработками. Однако с избранной Фондом «судебной» стратегией по отношению к своим резидентам я категорически не согласен.