Требовать доходности от "Роснано" изначально не стоило

Новой команде «Роснано» досталось тяжелое наследство, но не стоит считать компанию потемкинской деревней. Об этом в интервью «Ведомостям» заявил управляющий финансовый директор, член правления института развития Владислав Юнусов. По его мнению, главный вывод, который надо сделать из истории компании, – «не стоит финансировать венчурный фонд банковскими кредитами». Хотя это интервью стало первым для «Роснано» после смены руководства в 2020 г., Юнусов не пошел по проторенному пути классического ответа на вопрос «Кто во всем виноват?». Но рассказал, как компания разбирается с долгами, воюет с бывшими партнерами вместе с силовиками и пытается найти компромисс с банками и акционером, чтобы избежать банкротства.

– В конце 2020 г. у «Роснано» поменялось руководство. Такое ощущение, что с того момента из шкафов посыпались скелеты. Можно вспомнить приостановку торгов облигациями на Мосбирже, дискуссию в правительстве по поводу ликвидации общества, письма в Генпрокуратуру и т. д. Как сейчас вы оцениваете финансовое положение «Роснано»?

– Компания нам досталась с огромными долгами. На начало 2021 г. задолженность по кредитам и облигациям составляла 148 млрд руб. Это в несколько раз выше, чем активы, которые были приняты новым руководством. Тогда, на входе, были произведены три разные оценки справедливой стоимости портфельных компаний под управлением «Роснано», включая нашу собственную. ВЭБ оценил активы в 60 млрд руб., казначейство – в 85 млрд, мы сами – в 95 млрд. То есть, какую бы оценку мы ни взяли, дисбаланс между активами и обязательствами налицо.

С 2021 г. мы выплатили по кредитам и облигациям 116 млрд руб., из которых 37 млрд – проценты и купоны. То есть это существенно выше, чем справедливая стоимость активов, которые мы приняли. Сейчас долг составляет 69 млрд руб., из которых 62 млрд обеспечены госгарантиями.

Финансовые результаты за прошлый год назвать я пока не могу, поскольку отчетность в данный момент заверяется аудитором и к тому же с 2022 г. мы публикуем ограниченный набор показателей. Но в целом денежный поток положительный, более того, операционные доходы в несколько раз выше операционных расходов.

Родился 4 декабря 1989 г. в г. Воскресенске Московской области
Окончил Финансовый университет при правительстве РФ по специализации «оценка и управление собственностью», прошел обучение по программе Chartered Financial Analyst
2014–2018
менеджер консультационной компании «Делойт»
2018–2022
руководитель отдела анализа данных в ГК Mercury
2022
управляющий финансовый директор, член правления УК «Роснано»

Мы очень сильно ужали траты. Только на операционных расходах мы сэкономили примерно 7 млрд руб. за три года. Сейчас в штате работает около 80 человек, на конец 2020 г. численность превышала 200 сотрудников. Где было возможно, мы сразу отменили долгосрочные системы мотивации, коих было огромное количество. Если вы в прошлом бывали в офисе «Роснано», возможно, вы вспомните, что компания занимала почти все здание. Теперь это один этаж, больше половины нашего офиса – бывший музей. То есть, по сути, мы занимаемся антикризисным управлением.

– Кто ваши основные кредиторы в настоящий момент?

– Из основных это Совкомбанк, ПСБ, банк «Санкт-Петербург», акционерный банк «Россия» и «Ак барс» и владельцы облигаций, среди которых есть те же банки. На сегодня долг перед этими пятью банками составляет 48 млрд руб., весь долг под госгарантиями.

– Источник денежного потока – это продажа активов?

– Не только. Дивиденды от портфельных компаний, поступления от взыскания ущерба и т. д. Конечно, продажа активов – это основной источник. За 2021–2023 гг. поступления от выходов из портфельных компаний составили 74 млрд руб. Это, кстати, примерно две третьих доходов от реализации активов за весь период деятельности «Роснано» с 2007 г., т. е. с момента основания до конца 2020 г. Относительно оценок справедливой стоимости активов полученные доходы составляют до 125%.

– Вы сказали, что за три года выплатили по долгам 116 млрд руб. Это на 42 млрд больше, чем в «Роснано» получили от продажи компаний. Где удалось найти эту разницу?
– Это работа с представителями акционера, скажем так. Безусловно, нам оказывают поддержку, но детали я раскрыть не могу, так как они не подлежат разглашению.

– Сколько компаний вы продали с 2020 г.?

– За три года мы сделали больше 20 выходов из портфельных компаний. Это и российские, и иностранные организации. Из крупнейших это, например, «Хевел», Фонд развития ветроэнергетики, «Вириал», еще несколько других. На них пришлось примерно 20 млрд из общих доходов.

– Сколько компаний осталось в вашем портфеле?

– 42, из которых 13 проблемные. На наш взгляд, наилучшее решение по этим активам – ликвидация или банкротство. Есть еще около 15 компаний, которые, скажем так, структурированы не через Россию. С их продажей также есть определенные сложности, о которых пока не хотелось бы говорить.

– По поводу проблемных активов. Недавно вами был подан иск против ВЭБа, в контуре которого находится «Роснано», из-за сделки с одной из портфельных компаний – «РМ Нанотех». С чем это связано?

– Прежде всего отмечу, что «Роснано» не находится в контуре ВЭБа, поскольку он не является нашим акционером. Что касается иска, то в этом конкретном случае ВЭБ принял на себя определенные обязательства, которые, как мы считаем, были исполнены не в полной мере и не совсем в те сроки, которые оговаривались. Мы решили обратиться в суд, для того чтобы выработать правильный механизм разрешения таких споров. Как менеджмент компании с госучастием, мы должны защищать интересы общества, в том числе таким способом. Но этот кейс ни в коем случае нельзя назвать конфликтным – у обеих сторон взвешенная и корректная позиция (после публикации интервью пресс-служба ВЭБа прокомментировала высказывания о взаимоотношениях ВЭБа и «Роснано»: «ВЭБ.РФ координирует работу «Роснано» по отдельным направлениям по решению правительства, выполняет функции его агента. Уверены, что решения «Роснано» об исках юридически несостоятельны в связи с тем, что ВЭБ не подменяет органы управления «Роснано» и не несет перед обществом никаких обязательств в части осуществления хозяйственной деятельности. ВЭБ вовлечен в работу, организованную правительством по взаимодействию с кредиторами «Роснано», определению судьбы активов «Роснано» и возможным способам ликвидации общества. ВЭБ привержен самым высоким принципам корпоративного управления и взаимодействию с координируемыми обществами». – «Ведомости»).

– «Роснано» в целом довольно много судится. Но кроме исков, насколько можно судить из публикаций, вы активно взаимодействуете с силовыми структурами по поводу добросовестности прошлых сделок, партнеров компании и т. д. Это часть вашей антикризисной стратегии?
– Всю нашу антикризисную стратегию мы называем восстановлением ликвидности и нормализацией отчетности. Главная цель этой работы – восстановить баланс между активами общества и его обязательствами. Она включает несколько направлений. Первое – это выходы из проектов. По этому направлению работы мы, в принципе, завершили большую часть мероприятий. Все основные компании, которые было целесообразно реализовать, мы продали.

Второе направление – это признание и взыскание ущерба, нанесенного недобросовестными, а в ряде случаев, как мы считаем, незаконными действиями бывших менеджеров и партнеров «Роснано». Здесь работа пока не завершена, часть дел рассматривается в суде, по ряду вопросов ведутся следственные действия.

– Каковы основания и перспективы взыскания?

– Менеджмент «Роснано» и ее портфельных компаний несет субсидиарную ответственность за недобросовестные и незаконные решения. Кроме того, в прошлых сделках нередко были задействованы различные аффилированные структуры, в том числе зарубежные. Их менеджмент также мог принимать участие в действиях, которые привели к необоснованным потерям для «Роснано», вплоть до хищений. Сейчас совместно с силовыми структурами ведется работа по довольно широкому кругу лиц, которые могут быть привлечены к ответственности. Будет ли восстановлен ущерб и в какой мере – это уже другой вопрос. С точки зрения усилий, которые вкладываются в эту работу, и реально возвращенных средств баланс складывается в нужную сторону. В прошлом году по взысканию ущерба нам были перечислены сотни миллионов рублей.

– Недавно вы подали иск с довольно редко встречающимся требованием: «Об установлении факта, имеющего юридическое значение». Его суть не раскрывается, но, судя по официальным комментариям «Роснано», это связано со сменой учетной политики компании в 2016–2017 гг., в результате которой часть обязательств были перенесены в раздел «добавочный капитал». Можете рассказать об иске и этой ситуации подробнее?

– Я могу попробовать объяснить логику. Новая команда «Роснано» получила компанию с огромным относительно справедливой стоимости активов долгом. При этом часть задолженности на бумаге считалась капиталом, т. е., по сути, вкладом акционеров в компанию, который, однако, не был тогда предоставлен. Мы считаем этот капитал отложенным, и в 2022–2023 гг. представители акционера, участвовавшие в реклассификации, частично вернули его в компанию. Но изначально этот капитал фактически представлял собой долги перед банками.

На входе в компанию новый менеджмент эту историю принял, допуская, что с ситуацией получится справиться своими силами. Мы смотрели на компанию или, лучше сказать, на ситуацию в компании как на жену, с которой уже начался бракоразводный процесс. То, что мы сейчас видим, – это итог подсчетов совместно нажитого имущества и обязательств. Стало понятно, что имущества для исполнения обязательств не хватает. И для того, чтобы развод состоялся, требуется, скажем так, неорганическое решение проблемы. Поэтому мы просим суд подтвердить, что жена произвела определенные действия, которые привели к тому, что обязательства стали выше активов.

– То есть вы ставите вопрос, законно ли было менять подход к учету обязательств?

– Нет, речь пока идет только о признании самого факта, что учетная политика поменялась, что привело к тому, что долги были переведены в раздел капитала, что позволило сбалансировать активы и обязательства.

– Чем тогда может помочь иск?

– Наше заявление – один из способов перевести изменение учетной политики из плоскости бухгалтерской отчетности и корпоративных правил на уровень суда и правового акта. То есть придать веса нашему аргументу о том, что смена учетной политики повлекла за собой определенную цепочку событий, результатом которой стало то финансовое состояние компании, которое сейчас мы пытаемся урегулировать, в том числе при участии представителей акционера.

– Иными словами, вы как бы хотите дать понять, что менять подход к оценке обязательств не следовало, но при этом прямо это не проговариваете?

– Не совсем так, но близко. Документ ДСП (для служебного пользования, не для разглашения. – «Ведомости»), не могу раскрыть детали.

– С вашей точки зрения как финансиста, были ли основания менять учетную политику?

– На мой личный взгляд, однозначно нет. Во-первых, потому, что долг перед банками и держателями облигаций – это долг, а не капитал. Речь ведь не идет о каком-то субординированном кредите от акционера под околонулевую ставку с бесконечным сроком погашения. Второе: это цель изменений. Одно дело – когда учетная политика меняется для того, чтобы пользователь отчетности мог формировать выводы о положении компании более качественно. Другое – когда благодаря изменениям появляется номинальная возможность пойти и дополнительно нарастить долг на сумму более 110 млрд руб. Наконец, в-третьих, если вы называете долг капиталом, то можете рассчитывать, что этот капитал вернется в общество. Нам капитал никто не восстановил, обязательства как были по факту долгом, который надо обслуживать и возвращать, так и остались.

– На отчетность «Роснано» есть аудиторское заключение KPMG. В нем признается достоверность отчетности – без всяких оговорок, звездочек и т. д. Но в то же время, вы считаете, оснований для изменения учетной политики не было. Опять же, по вашему личному мнению, насколько качественно в данном случае отработал аудитор?
– Хороший, но очень сложный вопрос. У меня на него нет готового ответа. Корректно оценить ситуацию, наверное, в состоянии только суд. Поэтому мы и пошли по этому пути – подачи заявления. В комментариях KPMG к отчетности, кстати, указано, что подход к учету изменился на основании суждения руководства группы по договоренности с банками-кредиторами. Видимо, на тот момент, когда отчетность проверялась, аудитор был согласен с тем, что в данном случае допустимо перевести часть обязательств в капитал.

– Получается, банки не просто знали, а одобрили изменение бухгалтерского подхода?

– Конечно. По запросу аудитора банки согласились учитывать привлеченные денежные средства как капитал ввиду обеспеченности их возврата госгарантиями. К тому же они вправе запрашивать в принципе любую информацию в рамках мониторинга состояния должника.

– Почему они продолжили предоставлять кредиты?

– Потому что после изменения учетной политики «Роснано» получала новые транши госгарантий. Кроме кредитов, за эти годы на Мосбирже были выпущены облигации на сумму свыше 40 млрд руб. – просто в рынок, без всяких гарантий. Инвесторов, которые их покупали, обвинить не в чем. Но, кстати, по нынешним правилам биржи «Роснано» не смогла бы их выпустить в аналогичном финансовом состоянии. В тот период порядок был более мягкий.

– Акционер, т. е. представитель правительства, был в курсе изменения учетной политики?
– Замечу, что акционер – это не правительство, а Российская Федерация. Вопрос выносился на утверждение совета директоров, где, естественно, решающий голос принадлежит представителям акционера. Поэтому представитель Российской Федерации, в данном случае Минфин, который представлял государство в совете директоров «Роснано», конечно, знал об этом.

– Как можно решить проблему нехватки активов?

– С учетом предстоящей 26 марта выплаты 5,3 млрд руб. по облигациям можно сказать, что практически весь долг, который у нас после этого остается, обеспечен государственными гарантиями. В частности, 48 млрд руб. банковских кредитов. Практически весь долг, который мы погасили за три года, выплачен за счет наших собственных средств. Причем без реструктуризации, без просрочек, четко по графику.

Сейчас настал момент, когда для обслуживания долга своих ресурсов уже не хватает даже с учетом тех средств, которые нам удастся взыскать по суду, и активов, которые еще теоретически можно было бы реализовать. Мы хотим заключить с кредиторами сделку. Причем мы с самого начала обсуждали с банками реструктуризацию, но процесс шел довольно сложно. На нынешнем этапе к переговорам подключились коллеги из федеральных органов исполнительной власти, и мы надеемся, что это поможет нам договориться. Мы пытаемся выстроить сделку таким образом, чтобы это было выгодно всем сторонам. Формула простая – единовременное погашение обеспеченных гарантиями обязательств с дисконтом 30%, обслуживание остального долга мы берем на себя.

Объясню, откуда возникла цифра в 30%. По нашим подсчетам, именно такой величиной измеряется доходность банковских кредитов «Роснано». То есть с каждого выданного рубля банки заработали 30 коп. Но с самого начала к банкам возникает вопрос – на что, вообще говоря, был расчет? «Роснано» – это же венчурная компания. Кредитовать венчурные фонды для банков – это крайне нетипичное поведение. Потом была история со сменой учетной политики, которая позволила выдать кредиты еще на десятки миллиардов рублей. Хочется задать вопрос: как проходили кредитные комитеты? Почему, досконально зная финансовое состояние компании, банки продолжили ее кредитовать?

Понятно, что, с одной стороны, банки предполагали возможность заработать. Такой подход никто не осуждает. Но если рынка нет, то правильно ли рассчитывать на заработок?

Поэтому формула с дисконтом в 30% нам кажется более чем справедливой – с учетом уже выплаченных процентов (а всего заплачено свыше 150 млрд процентов и купонов) банки точно не остаются внакладе.

– Если резюмировать нашу дискуссию об антикризисном управлении, почему, с вашей точки зрения, «Роснано» оказалась в кризисном состоянии? Это какой-то злой умысел?

– Во-первых, это неправильный подход к обеспечению инвестиций. Венчурную компанию решили финансировать через долговой капитал. Когда компания обращается за кредитом, предполагается, что она сможет обеспечивать стабильные выплаты тела долга и процентов. Должно быть соответствие между денежным потоком и обслуживанием обязательств, cashflow matching.

Одно дело – если кредитуется, например, промышленный проект или строительство гостиницы с понятным и, главное, предсказуемым спросом. На венчурном рынке если из 10 стартапов один выстреливает и продается с премией – это фантастический успех.

Во-вторых, это относительно невысокая доходность по выходам из проектов. Суммарная доходность по выходам до конца 2020 г. составляла 1,5% годовых. Как вы понимаете, это невысокая цифра. Подход, когда доходность ваших кредиторов составляет 30%, а ваша собственная – 1,5%, до добра не доведет. Наша доходность по выходам, к слову, за три года составила около 10%.

Наконец, третий пункт – это слабая юридическая обвязка портфельных компаний. Многое основывалось на принципах доверия. Некоторые партнеры этим доверием злоупотребляли, размывали права компании. Например, знаменитая Plastic Logic, производитель гибких планшетов. У этой компании «дочка» и производство организованы в другой стране. Мы пытаемся этот актив продать, при этом выясняется, что у нас не хватает прав, чтобы выставить его на продажу, поскольку было заключено специальное акционерное соглашение, которое требует согласия на сделку миноритариев. Если у вас миноритарии за рубежом – при этом не всегда понятно, как их искать, а те, кого удалось найти, требуют дополнительного вознаграждения за свое согласие, – процесс сильно усложняется.

– Если все настолько сложно, то почему тогда действующий менеджмент прикладывает столько усилий для того, чтобы сохранить компанию? Сейчас, как вы сами сказали, основные активы уже проданы. Зачем нужно заключать акционерное соглашение? Не проще ли и экономнее действительно ликвидировать «Роснано»?

– Мы рассматриваем разные сценарии и вариант банкротства, конечно, тоже прорабатывали. Сейчас мы находимся в ситуации, совершенно понятной для акционера, кредиторов, правоохранительных органов. Еще в начале 2021 г. были инициированы проверки, аудит проектов, финансового состояния, партнеров и т. д., которые сейчас либо завершены, либо близки к окончанию. Если все же будет принято решение о банкротстве или ликвидации, то ни у одной из сторон не возникнет вопросов, с чем связан такой выбор. В этом смысле позиция менеджмента эшелонирована результатами независимых проверок. Если отвлечься от фиксации разного рода злоупотреблений, которые были допущены за весь период существования «Роснано», то главный вывод – не стоит финансировать венчурный фонд банковскими кредитами.

В то же время «Роснано» – это был первый эксперимент такого рода в России. Ожидать от него, что он сразу выстрелит и покажет доходность выше, чем на фондовом рынке или тех же депозитов, наверное, было бы слишком амбициозно. У компании довольно много проектов, которые состоялись: OCSiAL, SiTime, IPG Photonics, Quantenna, «Хевел».

В 2007 г., когда компания только появилась, венчурного рынка, тем более в наноотрасли, не существовало в принципе. Сейчас он есть. Мы, конечно, подрезали штат, но центр компетенций сохранили. В «Роснано» за 17 лет все же накопилось довольно много экспертизы – технологической, научной, финансовой. С точки зрения инвестиционных процедур компания действовала довольно грамотно. Проводилась входная экспертиза, дальше – технико-экономическая, инвестанализ, due diligence и т. д. То есть так, как это и проводится в крупных венчурных фондах. Инвестиционно «Роснано» состоялась, финансово – нет.

– Вы считаете, что развитие венчурного рынка – это заслуга «Роснано»? То есть, если бы не ее инвестиции, эти проекты бы не состоялись?

– Это хороший вопрос, но с ходу на него сложно ответить. На Западе такую оценку называют attributional analysis, честно вам скажу, что мы ее не проводили. Думаю, что какие-то проекты, конечно, возникли бы и без наших инвестиций. Но сводить к нулю вклад «Роснано» я бы тоже не стал.

– Вы считаете, что «Роснано» – это все же не совсем провальный проект?

– Абсолютно нет. Не надо думать, что «Роснано» – это потемкинская деревня. Я бы сказал, что сейчас это такой поджарый боксер, который когда-то упал, пошел по неправильному пути, но потом все же собрался, находится в отличной форме, но прошлое мешает ему выйти на бой за чемпионский титул. Поэтому нам бы еще с банками договориться не на ринге, а за столом переговоров – и тогда вообще все будет отлично. Бюджетные деньги на реализацию своего инвестиционного мандата нам не нужны – сейчас операционно компания самодостаточна.

– Если вам не нужны бюджетные деньги, зачем тогда государство в акционерах? Какой смысл цепляться за оболочку? «Роснано» – это ведь не завод, а инвесткомпания. Можно взять ключевых сотрудников и создать свой венчурный фонд.

– Как сотрудник, член правления «Роснано», я все же обязан действовать в интересах «Роснано». В нынешней ситуации нам надо испить эту чашу до дна и довести до логического завершения диалог с акционером и кредиторами. А дальше как акционер скажет – так и будет. Мы готовы рассмотреть абсолютно любую историю.